Проскурин Петр - Тайга
Петр Лукич Проскурин
ТАЙГА
1
Все началось с того, что в диких, малообследованных Медвежьих сопках
исчез почтовый самолет с трехмесячной зарплатой рабочих леспромхозов,
звероводческих совхозов ч других предприятий в верховьях Игрень-реки, и
весть эта быстро распространилась по всей округе на сотни километров:
назывались большие цифры-свыше миллиона рублей, а некоторые говорили о
трех. Поиски с воздуха ничего не дали, и тот, кто хоть немного представлял
себе Медвежьи сопки, не видел в этом ничего удивительного. Горный массив,
захвативший сотни безлюдных квадратных километров, дикие, неприступные
скалистые ущелья, распадки и склоны, тайга, заваленная вековым буреломом,
метровыми снегами удивительной голубоватой чистоты, бездонные провалы,
скрытые под той же слепящей и, казалось бы, со-
вершенно безопасной, белизной, в которой каждая черточка осыпавшейся хвои
слепит и радует - все-таки что-то живое, понятное, просто земное, тогда
как эта сверхъестественная белизна была откуда-то из-за той грани, которую
никогда не переступает живой человек, и живой зверь, и даже живая трава.
Иван Рогачев, большой здоровый мужчина тридцати пяти лет, любивший пожить
сладко и привольно, и особенно если это касалось второй, слабой половины,
рода человеческого, лежал на деревянной широкой кровати в своем совершенно
пустом доме и переживал. Его жену, молодую женщину двадцати семи лет, на
прошлой неделе отправили на самолете в область, врачи открыли в ней
какую-то непонятную болезнь, и теперь Иван Рогачев уже вторую неделю
проводил в одиночестве. Характера он был общительного, широкого и доброго,
и быть в одиночестве, одному есть, и растапливать печь, и стелить себе
постель было для него чистым мучением. Так уж выпало, что, когда жена
заболела (а Рогачев тайно любил свою Тасю и здорово ревновал), он взял
отпуск, чтобы ухаживать за больной женой, первый за три года, до этого они
отпуск с женой не брали (в этом, разумеется, был свой расчет - хотели
взять сразу за три года и поехать на родину Рогачева, на материк, на
Смоленщину). Отпуск ему неожиданно легко дали, хотя был самый сезон
лесозаготовок, и рабочих не хватало. И вот теперь Рогачев, оказавшись
совершенно не при деле, мучительно раздумывал, пойти ли завтра к мастеру и
попросить наряд, или поехать в область, к жене в больницу, или выкинуть
что-нибудь такое позаковыристей, он вспомнил, как перед вечером ходил в
столовую, пытался подъехать к знакомой буфетчице, но попал, очевидно, не в
добрую минуту, и буфетчица не приняла его заигрываний, и вот теперь он
лежал и злился. Он был очень сердит на Зинку-буфетчицу, зная определенно,
что она не обделяла своим радушием многих в поселке, а ему, здоровому,
сильному, хорошо знавшему о своей мужской силе и привлекательности, она
наотрез отказала, и он никак не мог этого стерпеть, он даже встал и,
прошлепав босиком по настывшему полу, напился у порога ледяной воды и,
несколько успокоившись, лег опять, сон не шел, лунные квадраты медленно
передвигались по стене, побледнели и совсем истаяли, и тут в голову пришла
замечательная, как ему показалось, мысль, он даже вскочил, обдумывая эту
мысль со всех сторон, чего там, все проще простого, в Медвежьих сопках он
не раз бывал и зимой, и летом, исходил их вдоль и поперек, бывало, до
пятнадцати соболишек там брал, выкроив недельку-другую где-нибудь в разгар
зимы.
Тоже прибыльное дело, соболь в Медвежьих сопках красивый, крупный идет
высшим сортом, ничего особого, если он на пару неде